Благородный топор. Петербургская мистерия - Страница 93

К оглавлению

93

— Еще раз говорю, дайте сюда!

— Значит, в самом деле верите, да? — Вадим Васильевич желчно рассмеялся. — Только Бог — он всего лишь судия, а палачом-то у него дьявол! Эх, вы, а еще умный человек!

— Ну и ладно. Значит, с дьяволом объясняться и будем.

Осип Максимович, встав, осмотрительно приблизился к секретарю — долговязому, выше начальника больше чем на голову. Бумагу Вадим Васильевич держал в поднятой руке — ни дать ни взять журавль. Осип Максимович, как-то недостойно для своей солидности скакнув, так и не допрыгнул до документа.

— А вот я теперь… — злорадно пропел секретарь, — уж я теперь знаю, что мне делать.

Повернувшись спиной, он вдруг бросился в смежную комнату, хлопнув за собой дверью, которую не то запер, не то загородил. Во всяком случае, повернуть ручку Осипу Максимовичу не удалось.

Вскоре, однако, дверь распахнулась, и на пороге снова возник секретарь. Над головой он держал все тот же лист, только теперь его весело лизали оранжевые язычки огня.

— Вы чудовище!!! — крикнул Осип Максимович, бросаясь спасать горящий документ.

— Что, вообще, происходит? — подал наконец голос Порфирий Петрович, до этого безучастно наблюдавший за происходящим.

— Во-от она, его душа, — с упоением пропел Вадим Васильевич. — По крайней мере, как он про нее думает. Мол, сдал ее, и концы в воду. Он ее, видите ли, вверил на хранение третьему лицу — тому кощею-жиду, процентщику Лямхе. Дескать, поскольку она сейчас не при нем, то и злодеяния ее не пятнают.

Резко всосав воздух от боли — огонь достиг пальцев, — он выронил догорающий лист. Однако тут же бдительно шагнул вперед, не давая подступиться к листу Осипу Максимовичу.

— Моя душа чиста, без единого пятнышка! — беспомощно восклицал Осип Максимович, взывая к своему коллеге. — Вы видели контракт Виргинского с Горянщиковым. Мы о нем рассуждали. Вы сами соглашались — логика в нем безупречна. Если душа не находится у человека в непосредственном владении, ничто иное на нее не воздействует. Вы же сами это подтвердили! В конце концов, подписали!

— Да что я, — сник вдруг секретарь, даже став чуть ниже ростом. — Я так, забавлялся. Шутка, она и есть шутка. Нельзя ж воспринимать подобное всерьез. — Он устало рассмеялся. — О чем мы только не болтаем — обо всем! Сплошное словоблудие, весь день. И целые книги того же словоблудия публикуем — правда, хоть чужого.

— Нет, вы посмотрите на него, — с возмущенным видом обернулся Осип Максимович к следователю. — Взял и сжег официальный документ. Варварство какое! Нельзя ли этого вандала под арест?

Порфирий Петрович подошел к двери.

— Поручик Салытов! — громко позвал он. Поручик тут как тут. — Арестуйте этого человека. — И следователь кивком указал на Осипа Максимовича.

— Как! — опешил тот, впрочем тут же опомнившись. — Мы так не договаривались! Вы собирались оставить меня Виргинскому, чтобы счеты со мной свел он, а не вы. Мы договорились, я принял ваши условия. Я пошел на это. Думал, вы благородный человек. А вы — обманывать? Как это низко, бездушно!

— На вашу душу мне наплевать, — ответил Порфирий Петрович. — В отличие от души Виргинского.

Глава 26
ПОДВАЛ НА САДОВОЙ

В двери кабинета постучали. Порфирий Петрович, затушив недокуренную папиросу, поднялся с кресла. Медленно, словно стесняясь, приоткрылась дверная створка.

— Павел Павлович? Вот это да! — приветствовал следователь входящего с теплой ноткой удивления, которого, собственно, и не испытывал.

— Здравствуйте, Порфирий Петрович, — сказал Виргинский, смущенно отводя взгляд.

— Ох и напугали же вы нас. — Следователь поморщился, словно отгоняя неприятные воспоминания. — Я ведь и впрямь было подумал, что это вы, покуда башмаки не разглядел.

— А, вы про это. — Студент наконец решился взглянуть следователю в лицо. — Прошу прощения. Та записка… глупость несусветная. Хотя на тот момент я, действительно, вполне намеревался… А потом волею случая оказался на Казанском мосту — видимо, вскоре после вас. Он и вправду очень походил на меня. Я прямо как на себя посмотрел. И подумал: «Вот бы и мне так надо. Вот он, выход». Но не решился, смалодушничал. Может, и зря. Рано или поздно… Миг — и все.

— Не смейте так говорить!

— Мне надо было его убить. Это еще одно, что сидело в голове. По этой причине, может, и жив тогда остался. Но и тут рука дрогнула. Никчемный я человек.

Виргинский потупился.

— Я так не считаю.

— Да при чем здесь «считаю, не считаю». Надо было убить его, и все. А когда я понял, что на это не способен, окончательно понял: не место мне на свете. Она же… — Он замолчал, уронив лицо в ладони.

— Что, Павел Павлович?

— Она просила, чтобы я молился за его душу. — Когда Виргинский отнял от лица ладони, в глазах у него стояли слезы. — За этого Осипа Максимовича.

— И вы бы могли? — выжидательно спросил Порфирий Петрович.

— А вы?

— Я человек верующий. И все равно не всегда решаюсь беспокоить Бога молитвой.

— А я вот решился. Ради нее. — Виргинский задумался. Вскинулся, что-то вспомнив. — Она вот что мне передала. — Он вынул запечатанный конверт, адресованный какой-то Лебедевой Екатерине Романовне. Имя показалось Порфирию Петровичу смутно знакомым. С чего, казалось бы? — Это письмо для матери, которое она так и не отправила.

— То есть если я верно понял, это ее мать? — Порфирий Петрович не смог скрыть удивления. Он вспомнил, о ком идет речь.

— Очевидно, да. Лиля повсюду носила письмо с собой. Даже перед смертью держала. Может, оно придавало ей силы или надежды… Она просила отдать его матери. А я не могу. Не смогу ей в глаза взглянуть.

93