Благородный топор. Петербургская мистерия - Страница 21

К оглавлению

21

— Вот так, прямо сейчас взять и пойти?

— Если вы чувствуете в себе силы. По опыту скажу: лучше перестрадать все это как можно скорее.

Виргинский, коротко кивнув, поднялся было, но его тут же шатнуло в сторону; пришлось подхватывать. Случайно сблизившись со студентом лицом, Порфирий Петрович уловил все тот же запах духов, обративший на себя внимание еще при входе в каморку.

— А… некая Лиля вам, случайно, известна? — спросил внезапно Порфирий Петрович.

— Лиля???

— Ведь она заходила сюда? Причем, можно сказать, совсем недавно. Вы ведь с ней близки? Как друзья?

— Д-да… А вы ее тоже знаете? — растерянно и вместе с тем с горечью переспросил Виргинский.

— Не сказать чтобы близко, но в некотором смысле да. Хотя не в том, что вы думаете. Ее недавно приводили к нам на дознание.

— Она хороший человек!

— Я в этом уверен, — серьезно кивнул Порфирий Петрович, перекладывая стопку книг из руки в руку, чтобы правой сподручней было поддерживать Виргинского. При этом студент в таком положении передвигался как бы с неохотой — не то из упрямства, не то из принципа.

Глава 8
В ОБУХОВСКОЙ БОЛЬНИЦЕ

Унявшийся на время голод вновь дал о себе знать. Город, казалось, мечется вокруг в бессвязном танце. Сам снег покрывал все сущее будто саваном. Отныне так будет всегда. Голову слегка кружило. Должно быть, от голода. Хотя нет, не только от него. Что-то должно свершиться. И как, каким образом очутился он в этих тряских дрожках, рядом с этим престранного вида незнакомцем? Кругленький господин меж тем сосредоточенно закуривал папиросу.

— Порфирий Петрович, — расслышал Виргинский свой голос будто со стороны.

— Аюшки? — живо отозвался попутчик, пуская дым.

— Холодно, — зябко поежился студент.

Порфирий Петрович плотнее укутал его меховой полостью.

— Ничего, скоро уж подъедем.

— Куда?

— К Обуховской больнице. Вы что, запамятовали?

— Я, наверно, болен?

— Вполне может быть. Доктор вас там осмотрит. Но мы не за тем едем.

Виргинский, превозмогая озноб, пытался соображать.

— А зачем? — спросил он наконец.

— Едем-то? Затем, чтоб вы нам помогли. Долг свой выполнили гражданский. Не совсем приятный, боюсь, но…

Ах вот оно откуда, это ощущение, что что-то должно свершиться.

— Город никогда уж не будет для меня прежним, — произнес Виргинский вполголоса под визг полозьев. Дрожки между тем скользили через Фонтанку по переправе, помеченной с боков рядами вбитых в лед березовых колов. В отдалении на реке рабочие загружали ледяными глыбами сани.

Порфирий Петрович сидел молча.

— Вы из полиции? — тупо переспросил Виргинский.

— Следователь. Из управления.

— А он в самом деле мертв?

— Судя по всему.

Дрожки замедлили ход у заснеженного бюста Екатерины Великой, что на въезде в основанную ею больницу. Императрица словно их дожидалась.

— Порфирий Петрович?

— Угу?

— Я мерзну.

* * *

Все так же со стопкой книг в руке, Порфирий Петрович повел студента по людному коридору общественной больницы. Одни посетители стояли прислонясь вдоль стен, другие — кто не мог держаться — лежали прямо на полу. Некоторые безудержно слонялись из угла в угол. Одеты были по большей части в рванину: больница для бедняков.

Следователя и его подопечного провожали взгляды — отчасти враждебные, отчасти исполненные зависти или смутной надежды.

У Виргинского — видимо, из-за болезни — обострилась чувствительность. От кашля саднило грудь. Даже идущий от тела запах, казалось, борется с наседающими на него чужими запахами. Голову эйфорически кружило.

— Похоже на магнит. Огромный притягивающий магнит из камня, — пробормотал он в минуту прояснения.

Порфирий Петрович вопросительно покосился.

— Это здание, — пояснил Виргинский, — оно подобно магниту, притягивающему отчаяние сих несчастных. А уж отчаяния-то, видит Бог, здесь с избытком.

— Вы говорите так, будто сами не из их числа.

— Вовсе нет. Меня сюда точно так же привлекло. Все тем же отчаянием.

— У вас причина несколько иная. Скорее участие.

— А оно подразумевает меньше страдания?

— Может, и меньше. Может, в ваших силах покончить со страданием сразу, как вы только сами пожелаете.

— Это не в моих силах.

— Вот вы говорили о своем отце…

— Я не помню. Видно, всему виной болезнь. Говорить об отце — это на меня не похоже.

— У него имение?

— Мне-то что с того? Лично мне он и копейки не даст. — Они миновали согбенного старика, заходящегося у стены надрывным кашлем. — Да и с чего он должен мне помогать?

— Но ведь он ваш отец. А как же кровные узы?

— Есть, знаете ль, узы посильнее кровных.

— Это какие же?

— А любовь?

— А-а… Вы, наверное, про Лилю? — спросил Порфирий Петрович осторожно.

— Нет! — вскинул голову Виргинский. — То есть не только о ней. Хотя не знаю. Да у нее к тому ж ребенок…

— Я не знал.

— Что ж.

— А вы будете… отец?

— Нет, конечно. У нас… Между нами никогда такого не было.

— А кто ж тогда отец? Уж извините за прямоту.

— Не знаю. Она никогда не говорила. Я вижу, вам это небезынтересно. С чего бы?

— С вашей Лилей связана одна загадка. Некто Константин Кириллович — фамилия неизвестна — обвинил ее в краже сторублевой ассигнации. Она же утверждает, что он ей ее дал. Лилю у нас допрашивали, но ввиду того, что обвинитель по дороге исчез, отпустили.

— Она ни за что не пошла бы на кражу!

— Охотно верю. Она даже от денег тех отказалась, когда их ей предложили забрать. Вы никогда от Лили не слышали что-нибудь о том Константине Кирилловиче?

21