— Что, наконец, все это значит? — воскликнул на этом месте Липутин, откладывая запись и строго глядя на следователя.
— Пока не знаю.
— Вы не знаете? — Прокурор буквально поперхнулся от негодования.
— Может, знаете вы? Вы уже вполне подробно ознакомились с собранными материалами дела.
— Мне-то откуда знать всю эту нелепую, лишенную смысла белиберду! Боже мой, Порфирий Петрович, чем только вы все это время занимались?
— Выстраивал версии.
— И куда же они вас вывели, эти версии? — Порфирий Петрович деликатно развел ладони, как бы извиняясь. — Вот потому я, как видите, и вынужден взяться за дело сам.
— И каков же будет ваш следующий шаг? — с невинным видом поинтересовался следователь.
Липутин вместо ответа поводил пальцем по царапине в углу столешницы и наконец бросил нерешительный, можно сказать, робкий взгляд в сторону следователя.
— А ваш?
— Лично я возвратился бы к самым истокам. Для начала к той самой девушке, Лиле Семеновой.
— Проститутке, что ли? Порфирий Петрович молча кивнул.
— Вы считаете, убийца — она? — без особой уверенности спросил прокурор.
— Нет. Но полагаю, что она могла оказаться причиной тех убийств. А потому позвольте одно лишь предложение, ваше превосходительство. Наложенное на меня взыскание я полностью приемлю. Прошу лишь единственно ненадолго отменить мое отстранение от дела.
— Об этом не может быть и речи. Своих решений я не отменяю.
— Ярослав Николаевич, вы когда-нибудь играли в азартные игры? — Прокурор воззрился на следователя так, будто получил сейчас оплеуху. — Я предлагаю сыграть буквально один кон, — как ни в чем не бывало продолжал Порфирий Петрович. — Отмените мое отстранение надвое суток. Если я не успеваю раскрыть преступление, вы отстраняете меня на неопределенный срок, без выплаты жалования. Если я дело раскрываю, то прошу вас отозвать мое взыскание. Успех мой благотворно скажется на вашей и без того безупречной репутации. Ну а неуспех даст вам полное право сделать меня козлом отпущения.
Прокурор Липутин чопорно поджал губы.
— Что я вам скажу, Порфирий Петрович. Я русский человек. А какой русский не играет.
Внезапное вторжение зелени на заснеженный тротуар Порфирия Петровича несказанно удивило. Похоже, он один во всем Петербурге позабыл, что уже канун Рождества. Вспомнил только сейчас — толчком — при виде нежданно возникшего темно-зеленого массива.
У крытого Гостиного Двора появились елки всевозможных размеров и оттенков — в том числе и уже наряженные, в лентах и расписных безделушках. Между ними расхаживали торговцы, высматривая покупателей на свой товар, который сейчас свозили отовсюду, даже из Финляндии.
Порфирий Петрович тронул за плечо извозчика.
— Останови-ка, братец. — Сидящему рядом Салытову он пояснил: — Надо на минутку отлучиться. Дело, понимаешь, важное, — и спрыгнул с саней.
Возвратился он лишь минут через двадцать, с пестрым, перехваченным лентой свертком.
— Надо было ребенку что-то захватить. У нее же, понимаешь, дитя. Девочка.
— У лярвы той, что ли? — рассерженно уточнил Салытов, глядя, как извозчик щелкает в воздухе кнутом.
Порфирий Петрович лишь улыбнулся.
— Ох и лютовал ты в то утро, Илья Петрович. — Он чутко глянул на поручика, румяное от мороза лицо которого не замедлило помрачнеть; даже бакенбарды как-то поникли. — Аж на весь участок слыхать было. А вот не упустил бы тогда Говорова, глядишь, и дело бы уже раскрыли.
Салытов в сердцах крепко ударил по поручню саней.
— Да сколько раз повторять: никого я не упускал! Речи о том тогда не шло! Задержан был не он. А он как раз выдал себя за потерпевшего, и выдвинул обвинение. Кто ж знал, что он так возьмет и смоется! Да мы тогда и не знали, что он за птица, этот Говоров! Вообще не знали, кто он такой! — И лишь заметив краем глаза улыбку сослуживца, Салытов понял, что над ним подтрунивают. — Да ну тебя, Порфирий! Что за человек!
— Да ладно, ладно. Я тебя и вправду сейчас разыгрывал. Хотя и неспроста. Я хочу, чтоб ты эту Лилю — лярву, как ты ее назвал, — припугнул. Да не просто, а знаешь, так, по-настоящему, от души. А затем, по моему знаку, оставил меня с ней наедине. И уж тогда я за нее возьмусь. — И Порфирий Петрович приподнял сверток с детским подарком.
— Ох, Порфирий, Порфирий. А не кажется тебе, что твои приемчики когда-нибудь на тебя самого обращены окажутся?
Следователь в ответ с непроницаемым видом улыбнулся.
В дверь квартиры Порфирий Петрович постучал размашисто, браво, в одной руке держа на отлете подарок.
— Ты меня понял? Держись построже, — с улыбкой напомнил он Салытову.
— Слушаю и повинуюсь. Только в суфлерах не нуждаемся, — сосредоточенно глядя перед собой, откликнулся тот.
— Бог ты мой, Илья Петрович! Никак на старости лет шутить вздумал? Да ты ли это?
— Да уж будь добр. — Поручик неодобрительно поежился, по-прежнему не оборачиваясь.
— Только внутри шуточек не допускай, прошу тебя. Предоставь это мне.
— Если мы вообще внутрь попадем, — угрюмо заметил поручик и загрохотал кулаком по двери. В ответ на удары тишина за дверью словно сгустилась.
— Что такое. Неужто переехали? — подождав, растерянно пробормотал следователь.
Салытов толкнул дверную ручку, которая неожиданно поддалась. Приоткрывшись, дверь уперлась в какое-то препятствие.
Тогда Салытов приналег плечом и толкнул. Незримое препятствие с той стороны сместилось по полу со звуком, напоминающим вздох.